Королевы Иннис Лира  - Тесса Греттон

Старый король нахмурился.

– Моя дочь уехала за границу – я… отправил ее туда, а ты действительно похожа на мою жену, дорогая.

– Возьми меня за руки, отец. Я не привидение.

Аифа почувствовала борьбу в голосе Элии и сжала руки в кулаки, желая уничтожить трудности или их переместить.

Король нахмурился:

– Ты собираешься затащить меня в сны? Здесь корни, которые шепчут, что они будут держать меня под землей столько, сколько я заслуживаю.

– Ты слышишь голос деревьев? – прошептала Элия. Она взглянула на Аифу, и та сделала все возможное, чтобы ободряюще улыбнуться. Это был хороший знак, поскольку король, тронутый звездами, слушает ветер.

Дрожь пробежала по телу Лира, и Элия схватила его холодные, сухие руки, наклоняясь, чтобы поцеловать пальцы. Король вырвался на свободу.

– Позволь мне вытереть их, – сказал он, кудахча. – Они пахнут смертью.

Элия засмеялась – маленькая и беспомощная:

– Да, отец, именно так.

Лир поджал губы:

– Как думаешь, чем пахнут звезды?

Его дочь открыла было рот, но удивленно и в неведении покачала головой.

– Полагаю, они пахнут чистотой, как пресная вода.

– Моя младшая пахла козлами, – пробормотал король. Он закрыл глаза, прижимая руку к груди. – Или каким-нибудь острым, пряным маслом, которое всегда применяла ее мать. Оно распространилось на ее детскую кожу, и я не помню, чтобы она пахла собой, а не моей дорогой женой.

– Бергамотовые апельсины, – сказала принцесса.

– О, я должен был сказать тебе это до того, как ты умерла.

– Отец, я – Элия, твоя дочь. Не… Далат.

Даже Аифе было трудно слышать это имя. Она могла только представить себе, какое невероятное усилие потребовалось Элии, чтобы произнести его.

Лир посмотрел на дочь и, казалось, наконец-то увидел ее:

– Элия? Я мертв?

– Нет, отец, я с тобой, в Белом лесу. Пойдем с нами. Вставай и поезжай со мной в Хартфар. Ты отдохнешь, сможешь помыться, отдохнуть, поесть и выпить то, что тебе по вкусу. Мы будем заботиться о тебе. Я буду. Мне не следовало уходить.

Брови Лира нахмурились, нос удлинился. Все морщины с его лица свелись к расстроенному рту.

– Я заставил тебя уйти. Я помню, – произнес Лир.

Элия кивнула:

– Верно, но я… я люблю тебя.

Лир положил свои длинные сухие руки ей на лицо и словно укачивал его.

– Это все, что ты говорила раньше.

– Тогда этого было недостаточно.

Аифа стиснула зубы, но не перебивала. Это был первый урок, который ее отец преподал ей при дворе: судить, когда говорить, а когда – молчать. Самый способный Дурак – и друг – понял такую вещь.

– Я знаю, любовь моя, знаю, мы никогда не говорим достаточно. – Король смотрел сквозь Элию, видя другое место. – Я ничего не заслуживал от твоих дочерей, – прошептал он, – но я все равно хотел, чтобы они любили меня. Я не мог им сказать, что случилось. Что же? Снова забрать тебя от них? Потерял один раз из жизни, и снова – из памяти? Но теперь-то я вижу… вижу: в бурю, холодную и голодную, такую холодную, что в ней нет ничего, кроме меня – без звезд и без любви, как будучи неправым, я надел мантию правоты.

Аифе было трудно следить за мыслями Лира, но Элия держалась за него, и, судя по выражению лица девушки, она слушала так же, как ранее внимала лесу.

– Однако я любил тебя, – сказал Лир, убирая руки с лица дочери. Старый король посмотрел на тонкую струйку воды у своих босых ног.

– Тише, отец, – прошептала Элия, обнимая его. Она прижала голову к плечу отца. Аифа прикоснулась к своим губам, чтобы сохранить тишину.

– Ты доверяла себе, – сказал Лир. – Я не доверял ничему, кроме звезд. Я ставил их выше нас и выше всего. Думаешь, для них имеет значение, доверяю ли я им? Для Элии – да, имеет значение. Гэле было не все равно, но не больше. Риган… ах. Слишком поздно, милый дух. – Лир убрал руки Элии и снова опустился на травянистый холм. – Я должен был доверять этому. – Он потрогал лист короны болиголова. – Тебя там не было, моя звезда, но это – корона острова. Это звезда острова, эти маленькие белые вспышки яда. Король их ест и пьет корневую воду. Остров поддерживает в тебе жизнь, ты принадлежишь острову. Так ты становишься королем. Видишь? У меня тоже был яд, любовь моя! У меня тоже был яд! – Он рассмеялся, его плечи дрожали.

Элия прижала колени к груди, обхватив себя. На долгое мгновение Лир вздохнул и ничего не сказал.

Аифа больше не могла этого выносить. Она подошла к Элии и села, прислонившись плечом к ее плечу, когда принцесса прижала лицо к коленям.

«Лир замерз и проголодался за ночь, – подумала Аифа, – эти страдания обнажили его до самой сути, раскрыли природу короля, и эта природа была сломлена и поймана в ловушку».

– Он так долго был один, – прошептала Аифа и обняла принцессу.

Элия спросила у служанки голосом, полным жалости и острой потребности:

– Ты думаешь, это правда? О короне и об острове… о моей матери?

Старый король прервал ее вздохом:

– Я должен быть слепым, я никогда не мог видеть, что у меня есть.

Его нежный голос растрогал даже Аифу.

– Может быть, – мягко сказала Элия, развернувшись, чтобы посмотреть на него, – это всегда то, что видели звезды. Что всегда должно быть. Мы здесь вдвоем, безымянные и некоронованные, отец, и наши ноги в грязи.

Ее отец снова засмеялся, но уже мягче.

Элия приложила ладонь к его щеке.

– Возможно, мы должны были пройти через это, чтобы я по-настоящему стала твоей наследницей.

Лир изумленно уставился на младшую дочь.

– Может, ты сделал все, что должен был, – сказала она. Печальная улыбка искривила ее губы. Принцесса научилась скрывать правду, и Аифа была одновременно горда и задета этим. Элия сказала:

– Будь спокоен. Может, ты все сделал правильно.

– Может, – согласился король, кивая своей длинной головой. Корона болиголова сдвинулась на один бок. Мужчина осторожно ее коснулся. – Знаешь ли ты, моя дочь Элия… что ты придешь после обеда в луга и леса в цветочном венце?

Элия осторожно поцеловала отца. Затем она снова взглянула на Аифу, и губы принцессы дрогнули. Ее ресницы, казалось, тоже дрожали, но Элия лишь сказала:

– Я помню.

Лис Бан брел на север через Белый лес, ступая легкими шагами. Если бы он мог в этом густом лесу, то побежал бы.

Возможно, он никогда не завершит заклинание, но этого было достаточно, чтобы нести обещание с собой, угрозу под своими пальцами вместо того, чтобы поселить яд в свое сердце.